Следы на мне - Страница 44

А смеялся Макс так, как только может смеяться человек! Он смеялся щедро, громко и метко. Он мог смеяться большую часть суток. Макс смеялся даже не когда смешно или весело, а когда просто хорошо или приятно. Я видел и слышал, что он может смеяться от радости из-за того, что погода хорошая, оттого, что ему нравятся его новые ботинки, или оттого, что еда очень вкусная. Смех же его таков, что его можно экспортировать или дарить, если бы, конечно, его можно было бы как-то материализовать или синтезировать. Его смех вызывал раздражение только у глубоко несчастных, одиноких и махнувших на жизнь рукой людей. Видимо, им казалось, что Макс смеётся над ними. Они просто не могли понять, что так можно смеяться без явно видимой причины. Они не представляли, что в человеке может быть столько жизни, что она вырывается наружу в виде смеха, даже оттого, что весною вечером тепло, пахнет сиренью и комары ещё не кусают.

Но Макс ходил далеко не на все репетиции. Часто он по каким-то причинам не мог прийти. Тогда он заранее предупреждал. Его сильно не хватало. Он не участвовал в том спектакле, над которым мы тогда работали, но он стал необходим. Он посетил пару репетиций и стал необходим. Его присутствие, его смех и его внимание к происходящему стали жизненно важны.

А как происходит репетиция? Ну, на сцене пара актёров что-то пробует сделать, а режиссёр (то есть в нашем театре я) им в этом помогает. И всё! Театрик у нас был непрофессиональный, и во многом процесс был важнее результата. Мы очень стремились, чтобы репетиции проходили весело и интересно. Мы же понимали, что денег мы этим не заработаем, так хоть повеселимся. И Макс в этом помогал! Он очень точно и чутко реагировал на все удачно найденные интонации, он подмечал любые репетиционные находки и забавные моменты. И он смеялся. Этот смех помогал актёрам больше, чем мои подсказки и замечания. А Макс, как я уже сказал, смеялся выдающимся образом, и всем хотелось стать причиной этого смеха и заслужить его. Так что без Макса репетиции проходили вяло и нерезультативно.

А Макс посещал не все репетиции. Если приходил, то уж приходил, а если нет, то нет.

Он всегда чем-то занимался, помимо учёбы в университете и посещения нашего театрика. У него всегда были деньги. Макс всё время где-то, как-то и с кем-то работал и зарабатывал. Я толком так и не знаю, чем и как он зарабатывал, но он всегда был при деньгах, даже будучи очень юным человеком. У него всегда была машина, пусть тогда, когда мы познакомились, машина была старенькая, но она была. Ни у кого из нас в театре машины не было, а у него была. Макс дорого одевался всегда и часто кому-то звонил. У него были какие-то многочисленные дела, которые приносили ему деньги. Про эти дела он никому ничего не говорил, но готов был всегда и за всех заплатить. Это тоже всем членам коллектива театра понравилось, так что мне пришлось ограничивать щедрость Макса, иначе театр бы спился за его счёт.

Макс так ничего значительного в наших спектаклях и не сыграл. Он не хотел. Его радовали короткие эпизоды. Он их исполнял фантастически смешно и точно. Но как только я хотел предложить ему более значительную и объёмную роль, да ещё и с объёмным текстом, он начинал пропускать репетиции и делал всё, чтобы эту роль сократить до короткого эпизода. А периодически он исчезал. Исчезал совсем, и найти его не было никакой возможности. Я обижался.

Это теперь я понимаю, что он исчезал, потому что ему не нравился замысел и он не хотел в нём участвовать. Он всегда оказывался прав. Замысел был действительно не очень. Но он не мог об этом сказать или даже намекнуть. Такой разговор был для него невыносим, и он просто исчезал. Появлялся же Макс, когда неудачный, на его взгляд, замысел был воплощён, и неудача этого замысла становилась очевидной. Если бы я тогда мог понять значение его исчезновений! Если бы Макс мог хотя бы намекнуть на то, что он видит в том или ином тупиковом замысле! Сколько времени он спас бы! Но тяжёлый и неприятный разговор был невыносим для Макса. Его желание жить весело, хорошо и легко заставляло его избегать таких разговоров. А участвовать в неинтересном деле, даже из солидарности и дружбы, ему также не давали его жизнерадостность, невероятно точное жизненное чутьё и безупречный вкус к жизни.

Если бы вы только могли видеть, как Макс выходил в своих игровых эпизодах на сцену! Это было убийственно смешно, хотя он ничего смешного не делал. Он просто всегда был подлинным и живым. А ещё он старался на сцене вести себя серьёзно, очень боролся с рвущимся из него смехом, и это убивало зрителей насмерть. То есть все рыдали от смеха.

Ещё Макс испытывал желание и страсть танцевать. Я имею в виду сценический танец! Если спектакль позволял вставной танцевальный номер, Макс делал его. Танцевал он тоже очень серьёзно, старательно и на пределе возможного. То есть он старался танцевать красиво. Он не делал попыток изобразить нелепые телодвижения. Он именно танцевал. Танцевал, как мог. Главной художественной составляющей его танцевального стиля была смелость и мужество. От смеха можно было потерять сознание. Я не сразу понял, почему его пляски так нравятся всем без исключения. А потом догадался. Все видели, что могут станцевать так же или ещё лучше, просто не решаются. Тогда я дал его танцам определение:

«общедоступная хореография». В движениях Макса под музыку была вся мощь и точность, какая присутствует в пьяных новогодних танцах инженеров машиностроительных предприятий и металлургических комбинатов. Причём эта мощь сочеталась в нём с детской пластикой, которая бывает у шести-семилетних учеников провинциальных танцевальных школ.