Следы на мне - Страница 8

Работы, мне казалось, я не боялся никакой. Коллектив, казалось, никакой мне не страшен. Я даже хотел влиться в некий трудовой коллектив и поработать, делая что-то простое, понятное, очевидное и созидательное, чтобы виден был результат труда в чём-то мною построенном и в виде денег, которые мне за это заплатят. И я, не помню как, да это и неважно, устроился в бригаду сезонных рабочих, их тогда называли «шабашники», и поехал в маленький районный центр родной Кемеровской области, ремонтировать и строить сельскохозяйственные постройки. Взяли меня разнорабочим, то есть просто взяли. Зарплату пообещали не большую, но и не маленькую. Работа должна была быть сдельная: сделали – получили. По всем моим расчётам, на дорогу и на разные радости у Чёрного моря должно было хватить.

Перед тем как поехать на работу, я даже фантазировал, как мы будем вставать с петухами в деревне, умываться у колодца из ведра. Как будем, неким мужским сплочённым трудом коллективом, весело шутить за умыванием, потом завтракать и отправляться на работу. Я представлял себе усталые вечерние мужицкие, немногословные разговоры и посиделки после работы перед сном. Представлял себе перекуры… Вот только работу я себе никак не представлял.

Понятное дело, что всё оказалось совсем не так.

В назначенный день и в назначенное время и место я явился. Там, возле старого автобуса топтались или сидели на корточках и курили человек пятнадцать мрачных, закопченных и очень понятных мужиков. Между собой они почти не говорили, так, бурчали чего-то. Мы доехали в полной тишине до городка с названием Яшкино, а оттуда меня направили в село с названием, которое я не могу назвать ни трогательным, ни забавным. В село Пача. Меня туда направили вместе с ещё одним парнем моего возраста, который был очень бледный, на руках его синели наколки (татуировки), а шея была замотана несвежим бинтом. Он явно вернулся не с военной службы. Как его звали, я не помню. Поговорить нам не пришлось, он не хотел, да и я не рвался с ним разговаривать. Нам объяснили, как добраться до Пачи и куда нам пойти, мы это и сделали. Моему спутнику по дороге стало явно плохо. Как только мы добрались до места, а добрались мы к вечеру, выяснилось, что на шее у него страшный фурункул, у него высокая температура, и его увезли куда-то в больницу. Больше я его не видел.

А меня отвели к зданию сельской школы, уже закрытой на летние каникулы. В этой школе я должен был жить, там и встретил меня Михалыч.

Тётка, которая меня сопровождала, завела меня в какую-то комнату, в которой, наверное, в обычное время сидел вахтёр или сторож школы.

– Вот, Михалыч, тебе помощник из города. Принимай, – сказала она.

В маленькой комнатке с зарешеченным и ничем не завешанным крошечным окошком, спиной к нам, на табуретке, сидел мужичок. Перед ним на покрытом газетой столике стояла стеклянная литровая банка с водой, в банке гудел кипятильник. На столе ещё было много всякой всячины: остатки какой-то еды, замызганная кастрюлька, консервная банка, полная окурков папирос. В комнате стоял сильный запах. Это был запах Михалыча в целом.

– Помощника? – не оглядываясь, спросил мужичок. – Одного? И чё мы с ним будем делать?

– Что положено, то и будешь делать! – ответила тётка. – Принимай кого прислали. Больше заработаете. Кстати, про этого сказали, что он непьющий.

– Да-а?! – оглядываясь, протянул мужичок. – Непьющий? Это как?

Он оглянулся, и я увидел опухшее и в то же время сморщенное лицо. Лицо улыбалось, глаза на лице, даже при свете лампочки, были светлые-светлые, голубые-голубые, мутные-мутные.

– Борька за вами в семь заедет. Проветри тут, Михалыч, не в берлоге же. И городского не пугай… – сказала тётка и ушла.

– Как вас зовут? – спросил мужичок, улыбаясь, и встал.

– Евгений… Можете звать меня Женя.

– А я Михалыч, – сказал он и протянул мне свою большую, сухую руку, всю в чёрных трещинках и в мозолях.

– Вооот, значит… – сказал Михалыч, явно немного смущаясь. – Тут мы будем кушать. Тут вечером чё-нибудь будем есть. А днём в столовой. Спать будем там, – он неопределённо махнул рукой куда-то. – Уборная во дворе, извиняюсь. Чаю хочете?

Я от чая отказался. Мы потоптались ещё немного, потом Михалыч притащил из угла ещё одну табуретку, усадил меня и уселся сам. Он выдернул из розетки кипятильник, вынул его из банки и насыпал чай в живой ещё кипяток. Потом он пил чай, обжигая пальцы о гранёный стакан, охал и громко втягивал горячий чай помаленьку. Мы беседовали. Он расспросил меня, кто я и откуда, обращаясь ко мне на «вы». На всё, что я о себе сообщал, он одобрительно кривил рот и поднимал подбородок вверх, иногда приговаривая: «Во как!», «Молодец!» или «Ты смотри, а!». Особенно он оценил то, что родители мои преподают в университете, что я сам студент и что служил моряком.

На мой вопрос, чем мы будем заниматься завтра, он заулыбался.

– Погода будет завтра хорошая! Сможешь сгонять скупнуться, – ответил он на мой вопрос, неожиданно перейдя на «ты», раз и навсегда. Хотя, нет, на «вы» он меня ещё назовет. – Ох, денёк будет завтра! Хорошо всё будет. Только я… – тут он запнулся, – могу матюкнуться. Матюкаюсь я. Привычка такая, что ли. Не со зла. А так, матюкаюсь и всё. Так что извиняюсь.

Потом я пошёл искать то место, где мы должны были спать. Это был обычный, небольшой школьный класс с доской на стене. Парты из класса вынесли. Вместо них стояли железные кровати с продавленными сетками и полосатыми старыми матрацами. В дальнем углу стояла койка, накрытая зелёным одеялом. Ещё одеяла и подушки лежали на другой койке. Признаков постельного белья не наблюдалось. Запах Михалыча присутствовал и в этом помещении. Не так сильно, но всё же весьма.